Когда куклы приволокли Буратино и бросили на пол у решётки очага, синьор Карбас Барабас, страшно сопя носом, мешал кочергой угли.
Вдруг глаза его налились кровью, нос, затем всё лицо собралось поперечными морщинами. Должно быть, ему в ноздри попал кусочек угля.
— Аап... аап... аап... — завыл Карбас Барабан, закатывая глаза, — аап-чхи!..
И он чихнул так, что пепел поднялся столбом в очаге.
Когда доктор кукольных наук начинал чихать, то уже не мог остановиться и чихал пятьдесят, а иногда и сто раз подряд.
От такого необыкновенного чихания он обессилевал и становился добрее.
Пьеро украдкой шепнул Буратино:
— Попробуй с ним заговорить между чиханьем...
— Аап-чхи! Аап-чхи! — Карбас Барабас забирал разинутым ртом воздух и с треском чихал, тряся башкой и топая ногами.
На кухне всё тряслось, дребезжали стёкла, качались сковороды и кастрюли на гвоздях. Между этими чиханьями Буратино начал подвывать жалобным тоненьким голоском:
— Бедный я, несчастный, никому-то меня не жалко!
— Перестань реветь! — крикнул Карбас Барабас. — Ты мне мешаешь... Аап-чхи!
— Будьте здоровы, синьор, — всхлипнул Буратино.
— Спасибо... А что — родители у тебя живы? Аап-чхи!
— У меня никогда, никогда не было мамы, синьор. Ах, я несчастный! — И Буратино закричал так пронзительно, что в ушах Карабаса Барабаса стало колоть, как иголкой.
Он затопал подошвами.
— Перестань визжать, говорю тебе!.. Аап-чхи! А что—отец у тебя жив?
— Мой бедный отец ещё жив, синьор.
— Воображаю, каково будет узнать твоему отцу, что я на тебе изжарил кролика и двух цыплят... Аап-чхи!
— Мой бедный отец всё равно скоро умрёт от голода и холода. Я его единственная опора в старости. Пожалейте, отпустите меня, синьор.
— Десять тысяч чертей! — заорал Карбас Барабас.— Ни о какой жалости не может быть и речи. Кролик и цыплята должны быть зажарены. Полезай в очаг.
— Синьор, я не могу этого сделать.
— Почему? — спросил Карбас Барабас только для того, чтобы Буратино продолжал разговаривать, а не визжал в уши.
— Синьор, я уже пробовал однажды сунуть нос в очаг и только проткнул дырку.
— Что за вздор! — удивился Карбас Барабас. Как ты мог носом проткнуть в очаге дырку?
— Потому, синьор, что очаг и котелок над огнём были нарисованы на куске старого холста.
Аап-чхи! чихнул Карбас Барабас с таким шумом, что Пьеро отлетел налево, Арлекин — направо, а Буратино завертелся волчком.
— Где ты видел очаг, и огонь, и котелок нарисованными на куске холста?
— В каморке моего папы Карло.
— Твой отец — Карло! — Карбас Барабас вскочил со стула, взмахнул руками, борода его разлетелась. Так, значит, это в каморке старого Карло находится потайная...
Но тут Карбас Барабан, видимо не желая проговориться о какой-то тайне, обоими кулаками заткнул себе рот. И так сидел некоторое время, глядя выпученными глазами на погасающий огонь.
— Хорошо, — сказал он, наконец, я поужинаю недожаренным кроликом и сырыми цыплятами. Я тебе дарю жизнь, Буратино. Мало того...
Он залез под бороду в жилетный карман, вытащил пять золотых утонет, и протянул их Буратино:
— Мало того... Возьми эти деньги и отнеси их Карло. Кланяйся и скажи, что я прошу его ни в коем случае не умирать от голода и холода и самое главное — не уезжать из его каморки, где находится очаг, нарисованный на куске старого холста. Ступай, выспись и утром пораньше беги домой.
Буратино положил пять золотых монет в карман и ответил с вежливым поклоном:
— Благодарю вас, синьор. Вы не могли доверить деньги в более надёжные руки...
Арлекин и Пьеро отвели Буратино в кукольную спальню, где куклы опять начали обнимать, целовать, толкать, щипать и опять обнимать Буратино, так непонятно избежавшего страшной гибели в очаге.
Он шёпотом говорил куклам:
— Здесь какая-то тайна.

<<Пред. --- След.>>